Ксения Пещик: «Я точно не хочу кого-то развлекать»

– Честно скажу, Морис Метерлинк – сейчас не самый популярный автор. Почему ты выбрала именно этот текст для постановки на сцене?

Ксения Пещик. Да пьеса классная! (Смеется.) На самом деле когда я читала это произведение в университете, оно ещё тогда произвело на меня сильное впечатление.  В пьесе, с одной стороны, ничего не происходит, а с другой стороны, там происходит всё. Это к вопросу о том, почему произведение становится классикой. Жизнь, смерть, любовь - вечные темы. И в пьесе Метерлинка всё это есть: путь человека от его рождения до самой смерти. А также вопросы, которые осознанный человек себе всегда задаёт. Некоторые называют это «кризисом среднего возраста», хотя мне это определение не нравится. Это не какой-то кризис, это, напротив, твоя готовность эти вопросы задать. То есть ты сначала плывёшь по течению, а потом ты в какой-то момент думаешь: что же со мной всё-таки происходит? Где я нахожусь? Зачем мы пришли в этот мир? Куда это всё идёт? Какой смысл в этом во всём? И ты себе начинаешь задавать эти вопросы. А автор нам определённых ответов не даёт. Ещё пьеса хороша тем, что некоторые люди себе эти вопросы не задают. Они живут себе спокойно и не думают, куда они идут. И об этом пьеса тоже. В то же время событийно там ничего не происходит: просто слепые, которые заблудились, потеряли своего проводника. Но есть внутренняя глубокая история, которую можно бесконечно интерпретировать, поэтому я всегда хотела к ней вернуться. И вот пришёл этот час.

– Много говорят о том, что Метерлинк – автор крайне депрессивный. И пьеса «Слепые» – одно из его самых тяжёлых произведений. Так ли это, на твой взгляд?

К.П. Когда мы с артистами начинали работать над спектаклем, нам казалось, что текст очень мрачный. Но в дальнейшем, чем больше мы его разбирали, тем больше я понимала, что это не так. Эта пьеса приоткрыла «шкатулочку» и остановилась. А дальше что хочешь, то и делай. Поэтому и финал отрыт: нет констатации того, что всё закончилось плохо. Это вопрос к читателю и зрителю: всё плохо или есть надежда? И мне кажется, что в пьесе эта надежда есть.

– Как думаешь, зритель будет думать об этих философских смыслах и неоднозначном финале после спектакля?

К.П. Я всегда говорю актёрам такую вещь: о чём будет думать зритель, нас волновать не должно. И если мы начнем строить свой спектакль на том, о чём будет думать зритель, мы никуда не уйдём. Потому что сколько бы мы ни старались спрогнозировать, у нас всё равно не получится. Никогда. Наши с артистами задачи – внятно донести историю зрителю и внятно самим понимать то, что мы делаем и для чего. На этом наши задачи заканчиваются. Искусство – это очень индивидуальная вещь. Ты приходишь в кино, открываешь книгу, начинаешь слушать концерт или приходишь в театр со своим бэкграундом и со своими вопросами. Например, мы с тобой откроем сегодня одну и ту же книгу. Но на сегодняшний день меня волнуют одни вопросы, а тебя – другие. И сто процентов в книге я буду искать ответы на свои вопросы, а ты – на свои. Это неизбежно. То же самое происходит, когда люди приходят на спектакль. И поэтому зачем нам думать о зрителе? Нам меньше всего о нём нужно думать.

– А что зритель точно получит или испытает, когда придёт на спектакль?

К.П. Думаю, что зритель не привык ещё к такому формату. Мы весь спектакль стараемся рушить какие-то ожидания. В последнее время зрители очень потребительски относятся к театру и приходят туда, как в супермаркет: «Дайте мне вот это, вот это и вот это». И не понимают, что, покупая билет в театр, они покупают всего лишь право присутствия на каком-то действии. И всё. А у людей есть уверенность, что их должны развлекать: «я пришёл, я заплатил деньги, и меня должны развлекать!» Ничего подобного. А мы ожидания такого зрителя в своём спектакле не оправдываем, напротив, всё время сбиваем его столку. И надеемся, что в какой-то момент он станет таким беззащитным и открытым, что сможет наконец-то услышать историю. И задаст какие-то свои вопросы или не задаст. Но развлекаться он не будет. Безусловно, у искусства есть и такая функция – развлекать, но мне это точно не интересно. Я не хочу кого-то развлекать.

– А было такое, чтобы кто-то снял маску, если ему не нравится на спектакле?

К.П. Да, на премьере одна девушка сняла в самом начале. И мы ее вывели. Таковы правила: снимаешь маску – уходишь и не возвращаешься. Но она не расстроилась, ей спектакль не понравился. Но ведь это нормально. Любой спектакль кому-то нравится, кому-то – нет. Наш – не исключение. Другое дело, что мне бы очень хотелось, чтобы будущие наши зрители читали описание, куда они идут. Человек приходит – «а! то есть мы действительно ничего не увидим?» Действительно, вы ничего не увидите. Ни в начале, ни в середине, ни в конце.

– Ты много где говоришь, что декорации в этом спектакле играют огромную роль. Расскажи, как они создавались?

К.П. Мы познакомились с художницей Линой Диковой осенью 2018 года в Москве. Тогда я сказала ей, что работаю над спектаклем в темноте, она заинтересовалась, и мы решили, что будем создавать его вместе. Она придумывала и рисовала декорации дистанционно. Благо, сейчас это совсем не проблема и видео-звонки обеспечивают практически полноценное присутствии на репетициях. Наш маршрут строился так, как сейчас идут участники спектакля, и мы тоже простраивали его постепенно. Крайне важно было с помощью декораций реализовать то, из какого состояния в какое состояние ты переходишь. Это своеобразная логистика состояний. Также для художника всегда важно, как его работа будет выглядеть в финале, а в нашем спектакле все иначе. И есть небольшое сожаление – как же так, это же никто не увидит… Но с другой стороны у тебя появляется другая, очень важная задача: построить декорацию, которая взаимодействует со зрителем. Ведь он не смотрит на неё, он её трогает. Она должна быть, с одной стороны, надёжной, с другой стороны, от прикосновения к ней должны рождаться образы. Кроме того, огромную роль играет техника безопасности: сделать так, чтобы люди не мешали друг другу, чтобы они не столкнулись, а при этом ещё и что-то испытали. Все вещи, которые кажутся простыми с открытыми глазами, по-другому работают, когда у тебя зрение отсутствует. И в этом самая главная сложность.

– Какие материалы вы использовали при создании декораций?

Мы работали с природными материалами, или с материалами, имитирующими природные. К примеру, я покажу тебе камушек из пенопласта, который будет выглядеть как камушек, но, если ты его потрогаешь, то будешь знать, что этот камушек ненастоящий. «Зрителя» в нашем спектакле не обмануть визуальным образом, потому что он отсутствует. Хотя Лина не стремилась только к реалистичности, но это уже будет спойлер.

– А в каких состояниях участники находятся?

К.П. Умиротворение, ожидание, трепет. Каждый в спектакле находит что-то своё. Мне настолько нравится, что мы от человека именно отстаём в этом спектакле! Не пристаём со своей сокровенной мыслью, а отстаём. А человек сам находится в своём личном процессе. Я бы и сама хотела побывать в подобном спектакле в качестве зрителя. Потому что ты приходишь и решаешь какие-то свои вопросы и создаешь своё какое-то представление. Например, состояния страха в чистом виде у нас нет. Однако если у тебя страх темноты, то ты весь спектакль уже не будешь не отвечать на вопрос «зачем я живу?», а скорее всего будешь проходить путь борьбы со своим страхом. И это круто!

– То есть для каждого зрителя этот спектакль будет уникальным?

К.П. Ты знаешь, вот суперинтересная для меня тема всегда была: когда читаешь какую-то книгу, и у тебя есть своё собственное представление об этой книге. К примеру, как выглядят герои. А потом ты смотришь фильм, поставленный по этой книге. И ты такой – ну нет! Героиня другая, у неё должны быть не светлые волосы, а тёмные, голос у неё должен быть не высокий, а низкий и так далее. И начинается вот это несоответствие твоего представления книги с происходящим на экране. Или бывает ещё хуже: ты видишь обложку в книжном магазине. И там такой Дориан Грей… Ты эту книгу даже в руки взять не можешь, потому что не знаешь человека на обложке. И в этом смысле, читал зритель Метерлинка или нет, но мы даём ему возможность представить эту историю так, как ему хочется. Вот хочется ему представить эту героиню высокой, худой и хромающей – пожалуйста! Она будет у него такая. То есть такая свобода невероятная. И это же круто, поскольку мы же все стремимся к свободе. А искусство и творчество – это как раз в первую очередь – свобода. И мы даём зрителю огромную свободу. И я очень люблю зрителей, которые после спектакля не спрашивают, увидят ли они актёров или пространство. Это значит, что у них со свободой всё в порядке, потому что их видение их самих очень устраивает.

– Ты – одна из немногих независимых режиссёров в Красноярске. Сложно тебе?

К.П. Да сложно, конечно. Хотя я думаю, что, если бы сейчас с нами рядом посадили режиссёра, который работает в системе, например, в государственном театре, мы бы с ним посоревновались, кому сложнее. Самая большая трудность вот в чём. В государственном театре есть годами сформированная публика, налажена система продаж, привода зрителя и тому подобное. А когда ты начинаешь новый спектакль, ты должен зрителя найти и объяснить ему, почему он должен сюда прийти. Кроме того, я занимаюсь большой организаторской работой, которой режиссёру, работающему в гостеатре, заниматься не нужно. Но в то же время независимость – это свобода. Свобода полная. В выборе актёров, которых ты можешь брать из разных театров. Или работать с актёрами из одного театра. А можешь вообще работать не с актёрами, а с музыкантами, или с теми, и другими одновременно. Можешь выбрать для постановки эту пьесу, а можешь – другую. И это бесценное ощущение того, что ты ни в чём не ограничен. Кроме, пожалуй, бюджета, который тебе нужно найти. Да это сложно, но это круто.

– Ты, наконец-то, создала и оформила свой проект – «НЕтеатр». Расскажи о нём или, как сейчас принято говорить, об этом новом бренде?

К.П. Этот бренд на данный момент объединяет исключительно мои спектакли. Может, в дальнейшем будут не только мои, посмотрим. Когда ты независимый режиссёр, ты не работаешь ни в каком театре, и у тебя состоялся какой-то спектакль. Если он понравился зрителям, они подходят к тебе и спрашивают: «Кто вы? Из какого вы театра?» И часто звучала фраза – «А мы – не театр». И мы начинаем объяснять, как мы собрались. Я – независимый режиссёр, вот это – актеры из этого театра, эти – из другого, а это вообще не актеры, а музыканты. И постоянно звучало – «нетеатр», «нетеатр», мы – не театр. Но всё же мы не театр, но мы – театр. Мы занимаемся этим профессионально, но не представляем какой-то конкретный театр. И мы шутили на эту тему. А потом решили, что для удобства зрителей, которые часто ходят на определённого режиссёра или актёра, им нужно дать какой-то маркер. Чтобы они запомнили: «я сюда ни ногой» или «я сюда хожу постоянно», потому что мне нравится, что эти люди делают. И из такой шутки родилась нешуточная вещь – «НЕтеатр». К тому же все наши спектакли идут не в театральных стенах, это всегда в каком-то смысле эксперимент. И ещё поэтому «НЕтеатр». Я бы добавила – не только театр. И это не только у меня. Вообще, сейчас в театральном процессе присутствует смешение жанров. В театр проникает практически всё, и я это очень люблю и считаю, что этим необходимо пользоваться. И многие люди, которым наш «НЕтеатр» не нравится и по этой причине, говорят: «Ну, это не театр!». На самом деле, конечно, театр. Здесь есть и ирония, и правда, и всё есть в этом названии – «НЕтеатр».

Беседовала Ирина Прудиус.